Он же в ответ: «Да какое там великое и прекрасное! Просто болтают о небесных явлениях и несут философский вздор!»
е Я же, подивившись такому ответу, спросил: «Юноша, философствовать кажется тебе чем-то постыдным? Почему твой ответ так резок?»
А другой молодой человек, сидевший рядом с ним и оказавшийся его соперником, услыхав мой вопрос и его ответ, молвил: «Ни к чему тебе, Сократ, спрашивать его, не считает ли он философию чем-то постыдным! Или ты не знаешь, что он всю свою жизнь провел в обжорстве и беспробудном сне, подставляя под удары свою шею? Так какого еще ответа ты можешь от него ожидать, кроме того, что философия — никчемное дело? »
d Этот из двух поклонников посвятил себя мусическим искусствам, тот же, другой, которого он бранил,— гимнастике 4; и мне показалось за лучшее оставить в покое
404
того, кому я задал свой вопрос (ибо он и сам не старался делать вид, будто искушен в словопрениях, но притязал лишь на дела), и расспросить того, кто выставлял себя более мудрым, дабы получить от него возможно большую пользу. Итак, я сказал: «Задал-то я этот вопрос между прочим. Однако если ты считаешь, что ответишь мне лучше, чем он, то я задам тебе тот же вопрос, что ему: представляется тебе философствование чем-то прекрасным или же нет?»
Едва мы обменялись этими речами, как оба маль-133
чика, внимавшие им, замолчали и, прекратив свой спор, стали нашими слушателями. Не знаю, что испытывали при этом их поклонники, сам же я был потрясен: меня всегда сражают своей красотой юноши. Но показалось мне, что и второй из поклонников не меньше меня был взволнован; однако он все-таки отвечал мне, и довольно заносчиво. «Если бы, мой Сократ,— молвил он,— я полагал, что философствовать постыдно, я не считал бы себя человеком, да и никого другого, кто был бы такого b
же мнения». При этом он указал на своего соперника и говорил очень громко, чтобы мог слышать его любимец.
Значит,— сказал я,— философствование кажется тебе чем-то прекрасным?
Несомненно,— отвечал он.
Что ж,— спросил я,— кажется ли тебе возможным знать о какой-либо вещи, прекрасна она или безобразна, если не знать прежде всего, что она существует?
Нет, это невозможно,— отвечал он.
Итак,— спросил я,— тебе известно, что философ- с
ствование существует?
Безусловно,— отвечал он.
Так что же это такое? — спросил я.
Да не что иное, как то, о чем говорит Солон; ведь у него где-то сказано:
Стареюсь в постоянном я многоучении 5,
и мне точно так же представляется необходимым, чтобы тот, кто хочет стать философом, постоянно изучал нечто одно — ив молодости и в старости,— дабы познать в жизни как можно больше.
Сперва мне показалось, что в словах его что-то есть, и, немного поразмыслив, я спросил, считает ли он философией многознание? б
405
d А он: «Конечно»,— говорит.
Ну а считаешь ли ты философию только прекрасным делом или же еще и благим? — спросил я.
И очень даже благим,— отвечал он.
А только ли в философии усматриваешь ты эту особенность, или другие предметы ею также, по-твоему, обладают? Например, любовь к телесным упражнениям кажется ли тебе не только прекрасным делом, но и благим? Или же нет?
А он ответил весьма насмешливо и двусмысленно:
— Для моего соперника пусть будет сказано, что я не считаю любовь к гимнастике ни тем ни другим; с тобой же, Сократ, я согласен, что она и хороша и пре-
е красна. И я полагаю, что это верно.
Тогда я его спросил:
— Значит, и в области телесных упражнений ты считаешь многоделанье любовью к гимнастике?
И он ответил:
— Конечно же, подобно тому как в области философствования я считаю любовью к мудрости многознание 7.
Я спросил:
Ты полагаешь, любители телесных упражнений стремятся не к тому, что сделает их тело крепким?
Нет, именно к этому,— отвечал он.
— Значит, великими трудами достигается здоровое состояние тела? — спросил я.
134 — Да каким же образом,— возразил он,— может любое тело хорошо себя чувствовать без больших трудов?
Тут мне показалось, что любитель гимнастики задет за живое и готов мне помочь своей опытностью в этом искусстве. Тогда я его спросил:
Что же ты тут перед нами молчишь, драгоценнейший мой, когда вот он держит подобные речи? Кажется ли тебе, что люди поддерживают бодрость в своем теле путем больших трудов или умеренных?
Я ведь, мой Сократ,— отвечал он,— полагал, будто, как говорит пословица, и свинье ясно, что умеренные труды приводят тело в здоровое состояние; как же могут они не помочь мужчине, страдающему бессон-
b ницей, худому, шея которого не знала ярма и который совсем истощен заботами?
При этих его словах мальчики пришли в восторг и рассмеялись, а тот, другой, покраснел.
Тут я сказал:
406
—Значит, ты сразу признаёшь, что не большие и не малые труды делают тела людей крепкими, но лишь умеренные? Или ты отстаиваешь свое мнение против нас обоих?
А он в ответ:
С ним я бы весьма охотно сразился, и я отлично с
знаю, что вполне оказался бы в силах поддержать свое допущение, и даже более слабое, чем это (ведь он — человек ничтожный), но с тобой я не должен ввязываться в спор — это противоречило бы здравому смыслу — и потому соглашаюсь, что не большие, но умеренные упражнения дают людям хорошее самочувствие.
Ну а питание? Должно оно быть умеренным или обильным? — спросил я.
Он согласился, что и питание должно быть умеренным.
Далее я побуждал его признать, что и все осталь- d